Совесть негодяев - Страница 56

— А я и не обижаюсь.

— Значит, мы договорились.

— Сколько вас человек? — неожиданно спросил Дронго.

Иваницкий смутился. Слишком явно, чтобы это скрывать.

— Почему вы спрашиваете? — поинтересовался полковник.

— Узок круг этих революционеров, слишком далеки они от народа, — с улыбкой вспомнил Дронго, — так, кажется, звучали строчки, которые нас заставляли учить.

— С чего вы взяли? — понял его намек полковник.

— Знаю Родионова. Он не будет доверять каждому встречному. Не в его правилах. Сегодня вечером вы мне это косвенно подтвердили, из чего я могу сделать вывод, насколько большая у вас группа ветеранов. Думаю, всего несколько человек. Верно?

— Мы ищем контакты с «Фениксом», — почему-то перешел вдруг на шепот Иваницкий, — но не можем их найти. Пока. Думали, что вы сможете нам помочь.

— Они тоже ищут списки?

— Мы думаем, да.

— Это действительно такие важные списки?

Иваницкий замолчал. Потом наконец спросил:

— Вы знаете, где я работал в КГБ?

— Не знаю. Но догадываюсь, что не в разведке. Вы слишком осторожны, иногда даже чересчур.

— Это упрек?

— Это просто констатация. Так где вы работали?

— В Восьмом главном управлении КГБ. Вы знаете, что это такое?

— Знаю. Связь и шифровальная служба.

— Верно.

— Вы отвечали за какое-то конкретное направление?

— Я возглавлял специальную группу по расшифровке сообщений особо важных агентов КГБ. Доступ к этим документам могли иметь только старшие и высшие офицеры КГБ. С личного согласия Председателя КГБ.

— Значит, — вдруг очень медленно сказал Дронго, — там списки не только внутренней агентуры.

Иваницкий, сделав страшное лицо, огляделся. Затем, чуть успокоившись, кивнул головой. Но ничего не сказал.

«Господи, — с ужасом подумал Дронго, — значит, там списки лучших агентов КГБ, в том числе и зарубежных. За этими списками будут охотиться все спецслужбы мира. Такая информация стоит не миллион, а миллиард долларов».

— Я вас понял, — сказал Дронго, — правда, вы не ответили на мой вопрос. У вас достаточно много единомышленников?

— Не очень, — весьма неохотно выдавил Иваницкий.

— Вас уволили не сразу? — понял Дронго, вспоминая рассказ Родионова.

— А вы как думаете? — нервно дернулся полковник. — Разве можно сразу уволить человека, ответственного за связь с самыми ценными агентами КГБ последнего десятилетия?

— Вы подали рапорт сразу?

— В день отставки Шебаршина. Когда Бакатин понес схему в американское посольство, я отказался выходить на работу. Меня хотели даже арестовать.

— И чем это кончилось?

— Конечно, не уволили. Я был слишком ценный специалист Восьмого управления. Мне удалось уволиться только в начале девяносто третьего.

— И вы для «Феникса», конечно, предатель, соглашатель?

— Не говорите так, — дернулся Иваницкий, — я всю свою жизнь честно служил Родине.

— Плохо служили, полковник, — не выдержал Дронго, — Родины у нас теперь нет.

Он сказал «у нас» и этим выбил бывшего полковника КГБ из колеи. Иваницкий закрыл глаза. Кажется, он даже покачал головой.

— У меня отец погиб на фронте. Мне всего десять лет было, — вдруг сказал он, — мы и росли с двумя братьями и с больной матерью. Мать умерла девятого мая сорок пятого года. Вот такое совпадение. Потом меня нашел однополчанин отца и рассказал, как отец командовал ротой. Последние его слова были, когда он поднимал роту в атаку, — «За Родину!». Понимаете? Он бросился в атаку и погиб с этим криком. Не за Сталина, черт бы побрал этого усатого мерзавца, не за партию, в которой в последние годы преобладали маразматики и воры, а за нашу Советскую Родину.

Дронго молчал. За последние годы он слышал много таких откровений. И такой человеческой боли, столь понятной и трагичной одновременно.

— Я ведь не об империи тоскую, — сказал, помолчав немного, Иваницкий, — и не о стране от моря до моря. Мне непонятно — почему? Почему мы разрушили эту прекрасную страну? Почему мы её не смогли сохранить? Я о молодости своей жалею. О своей вере. О своем молодом отце, погибшем в неполные двадцать девять лет.

— Знаете, сколько людей мне об этом говорили?.. — вдруг вырвалось у Дронго.

— Да, — внезапно остановился Иваницкий, — и что вы им отвечали?

— Ничего. Я в таких случаях просто молчал. Ничего.

— Наверное, вы правы. Это эмоции.

— Я вас понимаю.

— Спасибо.

— Я сам в похожем положении.

— Представляю.

В этот момент кто-то вышел на балкон третьего этажа и, всматриваясь в темноту, негромко позвал:

— Папа!

— Сейчас иду, — крикнул Иваницкий и, словно извиняясь, показал на дом. — Семья волнуется. Мы с вами, кажется, засиделись. Давайте вернемся к нашим делам, иначе рискуем проговорить до утра. Вы извините, что я вас не приглашаю в дом, там у меня двое внуков сейчас со мной живут. И потом, в моем доме все можно услышать. При желании, конечно.

— Понимаю.

— Вот, вот. Поэтому наиболее важные разговоры я веду здесь, на скамеечке. Я не ответил на ваш вопрос о нашей численности. Нас не очень много. Несколько человек. Мы тоже не хотим принимать в нашу тесную группу кого-то из посторонних. Единственное, чем мы можем помочь «Фениксу», — это найти документы раньше тех, кто тоже охотится за ними. Вы были в Ташкенте и пока не знаете. Здесь был убит еще один крупный предприниматель, некто Анисов, связанный с погибшим Караухиным. Прокуратура пока ничего не может обнаружить, как всегда, убийца неизвестен.